«Тебе этого не понять…» Его слова все еще звучали у нее в ушах, когда она ползла на четвереньках по низенькому туннелю в другой снежный дом, поменьше первого, где сидели и шили четыре женщины.

«Неправда! — хотелось крикнуть Ренн. — Неужели ты не знаешь, что ты и Волк — первые и единственные друзья в моей жизни?»

— Садись рядом со мной, — сказала ей та женщина, которую звали Танугеак, — и успокойся.

Ренн плюхнулась на оленью шкуру и, понурившись, принялась выщипывать из нее волоски.

— Гнев, — мягко заметила Танугеак, — это разновидность безумия. И напрасная трата сил.

— Но порой без него не обойтись, — буркнула Ренн.

Танугеак засмеялась:

— Ты в точности, как твой дядя! Он тоже вечно сердился, когда был молодым.

Ренн тут же выпрямилась и пристально посмотрела на нее:

— Ты знаешь Фин-Кединна?

— Он приходил сюда, только давно, много лет назад.

— Но зачем он сюда приходил? Как ты с ним познакомилась?

Танугеак похлопала ее по руке.

— Об этом тебе лучше спросить у него самого.

Ренн вздохнула. Она ужасно соскучилась по Фин-Кединну. Уж он-то наверняка сразу бы понял, как им поступить!

— А твои вещие видения, — сказала Танугеак, изучая запястье Ренн, — могут оказаться для тебя очень даже опасными. Тебе бы надо иметь знак молнии, чтобы в случае чего защитить себя. Странно, что ваша колдунья до сих пор об этом не позаботилась.

— Она хотела это сделать, — призналась Ренн, — но я ей не позволила.

— Так позволь мне. Я ведь тоже колдунья. Такая защита тебе понадобится. По-моему, у тебя в душе слишком много тайн. — Повернувшись к другой женщине, сидевшей чуть в стороне от остальных, она попросила ее принести инструменты для нанесения татуировки и, не дав Ренн возможности начать протестовать, положила ее руку себе на ногу. Потом, сильно натянув кожу у нее на запястье, принялась быстро накалывать рисунок с помощью костяной иглы, время от времени останавливаясь, чтобы обмакнуть кусочек мягкой кожи чайки в плошку с черной краской и втереть жидкость в наколотый рисунок.

Сперва было больно, но Танугеак, не умолкая, рассказывала Ренн всякие истории, стараясь отвлечь ее, и вскоре девочка почувствовала, что гнев ее улетучился без следа, осталось лишь беспокойство о том, что Торак может совершить какую-нибудь глупость: например, попытается сбежать отсюда без нее.

Сама она чувствовала себя здесь в полной безопасности. Рядом, на небольшом помосте для спанья кучкой, как щенята, лежали трое ребятишек. Под светильником из ворвани покачивалась легкая люлька, сделанная из мочевого пузыря тюленя и набитая мхом; в люльке лежал младенец. Женщины, не умолкая, болтали о чем-то, смеялись, и изо рта у них вылетали искорки замерзшего дыхания; молчала лишь одна — та, что сидела поодаль. Звали ее Акуумик.

Ренн вдруг охватило сонно-мирное ощущение покоя. Здесь о ней заботились так, как никогда никто не заботился за всю ее короткую жизнь. Казалось, с нее ласково сняли тот колючий панцирь, который она так старательно на себе выращивала, чтобы защититься от всяких бед и обид.

Танугеак тем временем принялась за ее второе запястье, а женщины показывали ей новую одежду, разложив ее перед нею и разглаживая морщинистыми коричневыми руками.

Одежда была просто чудесной: верхние штаны и парка из блестящей серебристой тюленьей шкуры, к которой кто-то уже заботливо пришил знак ее племени — пучок перьев ворона. Затем теплая безрукавка и внутренние штаны из кожи гаги пухом внутрь. К этому прилагались мягкие внутренние рукавички из заячьего меха и большие, несколько грубоватые верхние рукавицы. А на ноги — внутренние башмачки из кожи белой куропатки, которые надо было надевать поверх пушистых чулок, сшитых из шкурок молодых тюленей. Для предохранения от сырости имелись еще и великолепные верхние башмаки из очищенной от меха толстой шкуры взрослого тюленя с перекрещивающимися завязками из плетеных сухожилий и с плетеными подошвами, которые не скользили на льду.

— Как красиво! — прошептала Ренн. — Но мне нечего подарить вам взамен…

Женщины удивленно переглянулись и засмеялись.

— А нам ничего взамен и не нужно! — сказала одна из них.

— Ты приходи к нам, когда опять наступит месяц Долгой Тьмы, — сказала вторая, — мы тебе еще и новую зимнюю одежду сошьем. Эта ведь только для весны годится!

Акуумик по-прежнему в общих разговорах участия не принимала; когда она складывала иглы в маленькую костяную шкатулку, Ренн заметила на краю шкатулки крошечные следы от зубов и спросила, кто это сделал.

— Мой малыш. Когда у него зубки резались, — тихо ответила Акуумик.

Ренн улыбнулась:

— Значит, теперь самое страшное уже позади?

— О да, — сказала Акуумик так печально, что у Ренн по спине мурашки побежали. — Вон он там лежит. — И она указала на глубокую нишу в стене, где Ренн, к своему ужасу, увидела маленький неподвижный сверток из шкур.

— Ох, прости меня! — сказала Ренн. Ей стало страшно. Лесные племена всегда старались унести своих мертвых подальше от жилища, чтобы их души не могли потревожить живых людей.

— Мы храним своих мертвых у себя до весны, — пояснила Акуумик, — чтобы уберечь их от лисиц.

— И чтобы они не чувствовали себя брошенными, — добродушно прибавила Танугеак. — Они ведь тоже любят поболтать не меньше, чем мы. Когда видишь, как небо пересекает падающая звезда, это значит, кто-то их них решил своих друзей навестить.

Ренн эта мысль показалась весьма утешительной, однако Акуумик опять сдвинула брови, так что на переносице у нее появилась горестная складка, и сказала:

— Духи отняли у него дыхание месяц назад. А теперь они забрали у меня и старшего сына.

Ренн вспомнила, что Инуктилук говорил им о мальчике, который ушел во льды и заблудился.

— Муж мой умер от лихорадки в месяц Долгой Тьмы, — продолжала Акуумик. — А потом моя мать, почуяв, что за ней смерть идет, сама вышла ей навстречу, чтобы смерть не отняла пищу у наших детей. Если мой сын так и не вернется, у меня никого не останется, никого. — Она смотрела перед собой остановившимися, пустыми глазами, в которых, казалось, навсегда погас огонь жизни. Ренн и раньше доводилось видеть у людей такой взгляд — у тех, чья душа была больна.

«Я не могу снова потерять его… У меня есть только Волк…»

Наконец-то она поняла, что имел в виду Торак. Его мать умерла, когда он появился на свет. Его отца зарезал медведь. Он никогда не жил среди своих сородичей, он даже не видел никого из людей своего племени. Он был более одинок, чем любой из тех, кого она знала. И хотя Ренн тоже многих потеряла и тоже была сиротой, она понимала: у Торака, как и у Акуумик, эта рана в сердце не заживет никогда. Если он потеряет Волка…

И Ренн в очередной раз удивилась тому, как это она сумела заставить себя вслух рассказать о том, что ей тогда привиделось.

— Все, я закончила, — сказала Танугеак, и от неожиданности Ренн даже вздрогнула.

Очнувшись от тягостных мыслей, она внимательно рассмотрела аккуратные черные зигзаги на внутренней стороне своих запястий. Эти знаки вызывали у нее странное чувство уверенности; она не сомневалась, что теперь стала сильнее, да и защищена была гораздо лучше.

— Спасибо тебе, — от всей души поблагодарила она Танугеак. — А теперь мне, пожалуй, надо отыскать своего друга.

— Сперва возьми вот это. — Танугеак протянула ей маленький мешочек, сделанный из чешуйчатой кожи, явно снятой с лапки лебедя, там даже перепонки еще виднелись.

— А что там внутри? — спросила Ренн.

— Так, нечто. Но эта вещь может очень даже тебе пригодиться. — Танугеак наклонилась к самому ее уху и еле слышно сказала: — Послушай меня хорошенько. Наши старейшины в ту ночь еще кое-что видели в небесах. Мы не уверены, что хорошо поняли смысл этого видения, но мне почему-то кажется, что ты знаешь, в чем тут дело. — Она помолчала. — Видишь ли, в небесах был виден трезубец. Примерно такой, какими колдуны пользуются, чтобы поймать души больного. Но при одном взгляде на